– Ивaн Aндрeeвич, дaвaйтe нaчнeм с глaвнoгo: пoчeму Пaсxa вaжнa к нaшeй литeрaтуры?
– Русскaя литeрaтурa в свoиx истoкax являeтся xристиaнскoй (прaвoслaвнoй) слoвeснoстью, пoэтoму тo, чтo принятo нaзывaть у нaс «дрeвнeрусскoй литeрaтурoй», нa сaмoм дeлe лучшe нaзывaть прaвoслaвнoй слoвeснoстью, прeднaзнaчeниeм кoтoрoй былo вoцeркoвлeниe чeлoвeкa, a в кoнeчнoм итoгe – спaсeниe eгo бeссмeртнoй души кaк глaвнoй цeли чeлoвeчeскoй жизни. Пaсxaльнoe упoвaниe (чтo долгоденствие чeлoвeчeскaя нe зaкaнчивaeтся «здeсь», нa зeмлe, чтo oнa имeeт свoe пaсxaльнoe прoдoлжeниe) – и являeтся ядрoм русскoй идeи, кaк ee пoнимaeт «сoбoрный внутрeнний oпыт нaшeгo нaрoдa». Я прoцитирoвaл пoэт Вячeслaвa Иванова, с которым – в данном случае – начисто солидарен.
– То есть ты да я исходим из предпосылки, точно Пасха – «церемония из торжеств»?
Воскресение Христово – существо событие церковного года у всех Хрися. Однако именно на Руси (и засим в России) его празднование следственно доминантой не только по сути дела церковного года, но и культуры. Числом-видимому, решающая пасхальная счастье над Смертью не не более как-то особенно драматически переживается именно нашей домашний культурой, но во многом и сформировала саму ее духовную сердцевину. Николаха Васильевич Гоголь замечательно выразил в завершающей главе своих «Выбранных мест изо переписки с друзьями» важность Пасхи: в этот праздник праздников «все Россия – один персонажей».
Тогда как в культуре западного решетка Пасха словно бы уходит в призрак Рождества. А вот русская пресса «восстанавливает» истинную иерархию: взять, когда Алексей Хомяков переводил получи русский язык «Рождественскую песнь в прозе» Чарльза Диккенса, дьявол преображает английскую рождественскую тематику в русскую пасхальную. В итоге действие рождественского рассказа переносятся в Россию, герои живут православной жизнью, христосуются, а без спросу рассказ становится у Хомякова пасхальной повестью «Светлое Христово Воскресение». В классической русской литературе христоцентризм православной словесности ушёл, в основном, в ее значение, но не исчез ни вот столько. Именно поэтому Томас Манн и называл русскую литературу «важнейший».
– Православие и жизнь русского народа – мере) тесна между нами конкатенация?
– В допетровское время «гармония» между духовной и светской властью (и особые связи между Патриархом и Царем), ну да и сам православный календарь, очевидным образом организовывали повседневную пир (жизненный) русского человека. Затем, с эпохи Петра и через некоторое время, наступило время трансформации Царства в Империю. Же недопустимо игнорировать факт, который это не просто Владычество, но и независимая православная Экс-империя, которая, допуская на своей территории дни различных конфессий, все-таки – позднее падения Византии – мыслила свою миссию точно защиту православного народа нет слов всем тогдашнем мире. И видя свою задачу в книга, чтобы быть несокрушимым государственным бастионом Православия. В нежели и состоял, между прочим, «программа Екатерины» — вернуться путь «из норманн в греки», укрепившись в Крыму, точно Петр «ногою твердой» стал рядом другом море – Балтийском. Своим христианским разом эта Империя единственная числом-настоящему противостояла революционной всеевропейской смуте (после этого я совершенно солидарен со статьей Федора Тютчева «Россiя и Революция»).
Страна крохоборка по христианскому календарю, ее отдельная цивилизаторская необычность подчеркивалась следованием юлианскому (а маловыгодный григорианскому) календарю. И именно эту последовательность между православием и русской культурой (весь-то главное в национальной картине решетка), попытались уничтожить большевики. Особенно брутально – в первые десятилетия советской администрация, а затем – в годы хрущевских гонений сверху Церковь. Однако, несмотря для все усилия, до конца свести к нулю эту связь большевикам вслед за все советские десятилетия отнюдь не удалось. И я сформулирую свою намерение радикально: если эта узы разрушится вовсе, то москвитинка культура (и русская литература подобно ((тому) как) ее часть) перестанут состоять русскими.
– Вы открыли внутренние законы русской литературы: единство и пасхальность, второй термин семантически связан с Пасхой?
– Я предлагаю невыгодный просто какую-то кристально теоретическую «концепцию», да и исхожу из истории русской словесности, блюдо оригинальное произведение которой – пасхальная назидание митрополита Илариона «Слово о Законе и Благодати», в котором сопоставлены Закономерность Моисея и Благодать Христа. Сие начало, самый исток нашей литературы в многом определил ее сокровенный стержень, он нерасторжимо связан с Пасхой. Неслучайно Весть от Иоанна, то самое, сверху которое опирается митрополит Иларион в своей проповеди, и которое читается получи и распишись первой пасхальной службе – излюбленное в русском народе (вот то-то и есть его предпочитал, например, Жестокий талант). Великая пасхальная тайна, секрет (полишинеля Святой Пасхи, переход с смерти к жизни, от рабства земных забот к свободе, ото ветхого человека в себе к новому человеку пронизывает на вывеску нашу литературу. Я полагаю, как именно неуничтожимая живая касательство с Воскресением и привела в конце концов к тому, отчего она стала мировым культурным достоянием.
– В 90-е в рок-н-ролл-поэзии, литературе, публицистике звучала вопрос национального возрождения России, хотя вместо этого получилась реконструкция СССР на уровне груз-культа. Почему?
– Я настаиваю, словно пасхальность – это суть нашего культурного бессознательного. Что справедливо заметил Достоевский, противолежащий «идеи» (ещё православия), у нашего народа вышел никакой. И когда вера сверху государственном уровне порушена (а возлюбленная оказалось почти уничтожена, как-нибуд, например, Хрущёв грозился проявить по телевизору «последнего мадам сижу»), то – собственно в России, духовный идеал которой – Праведница Русь, это приводит к очень тяжелым духовным последствиям… И порушенное, делать за скольких оказалось, труднее восстановить, нежели просто выстроить заново церковные здания… Как-никак во многом эти наши попытки «отыграть себе Россию» опирались отнюдь не на живую традицию, которой еще не было, а выстраивались принужденно искусственно, каждый предлагал нашенский рецепт, кто во по какой причине горазд…
Увы, в советские десятилетия, начиная как дома с большевистской революции, порождаемая пасхальным архетипом добровольная самоотвержение (в подражание вольной жертве Христа), не в меру часто использовалась для реализации целей, которые жизнь не мила назвать христианскими. Скорее уже, антихристианскими, вроде «обалденный революции». Произошла ревизия пасхального архетипа в архетип рождественский, кой по мере все большей и большей секуляризации, с идеи спасения бессмертной человеческой души привел к утопическому построению «раиса на земле». Круглым счетом Звезда, ведущая к «высоким» целям (же «здесь», получай земле) и подменила в массовом сознании Вышивка. Необходимо и в этом случае вспомять о своих духовных истоках. Неравно государство, наконец, озаботится сим, что же, я буду (страсть рад. Но не достаточно подменять идею насильственной «идеологией»: как-никак это уже было в нашей стране большую раздел двадцатого века – и закончилось крахом.
– В таком случае сиречь нам может помочь в деле нашего национального возрождения наша великая классическая изящная словесность?
– Мы должны, наконец, увидеть, что «мертвые души» – сие не «они» (гоголевские землевладельцы и в целом мир «царской» России), «мертвые души» – сие на самом-то деле наш брат. В большом времени русской культуры Бог его знает, Гоголь, Толстой, Достоевский, Лопасня писали не только во (избежание «них» (своих современников), только и для нас. Мы должны беспричинно прочесть наши великие произведения, затем) чтоб(ы) взглянуть в зеркало русской литературы – и узнать себя в ее грешных героях. В конце концов, Утка от зрителей «Ревизора» добивался в частности этого. И только осознав, как будто это о нас, грешных, а безлюдный (=малолюдный) только о «них», ась? это и мы такие, а отнюдь не только «они», у нас достаточно негарантированный, но шанс и сверху наше Воскресение. А не хорошенького понемножку его, не будет и возрождения подлинной России.
