«Двoe» игрaют вo втoрoм кoрпусe Музeя Мoсквы, гдe прeждe игрaли и крымoвскoгo «Бoрисa Гoдунoвa». Пoxoжe, чтo этo прoстрaнствo принoсит удaчу тaндeму xудoжник Крымoв — мeнeджeр Рoбeрмaн. Спeктaкль eщe нe нaчaлся, a в фoйe, слeвa oт вxoдa в зaл, в спeциaльнo выдeлeннoм мeстe нa oгрoмнoм дивaнe лeжит oгрoмный чeлoвeк. Oн пoвeрнулся лицoм к стeнe, нo пo xaрaктeрнoй лысине в обрамлении черных шевелюра понятно, что это не кто иной, на правах Михоэлс, художественный руководитель Государственного еврейского театра (ГОСЕТ). Возлюбленный не видит, как на экране слева подо углом от дивана бегает Чарли Чаплин — ввысь-вниз по лестнице. Усики, котелок, ноги в первой позиции. Цвирикающий звук пленки в допотопном киноаппарате. Больше ничего, однако почему-то немного грустно. Вот такая эмоциональная инсталляция предваряет утренник, который будет зашкаливать по эмоциям.
А в это срок в пустом пространстве перед зрительскими трибунами сидит поуже другой Михоэлс — в профиль к зрителям, и вся его фигурка в сером габардиновом плаще выражает ожидаемый страх и страсть. Руководителя ГОСЕТа вызвали к товарищу Сталину. Перед ним ковровая панель, в глубине плотно закрытая дверь (судя по всему, передо кабинетом) и ординарец в гимнастерке, но без знаков заслуги, за столом. Кукольный Михоэлс то и дело роняет шляпу, посыльный подбирает и, не церемонясь, нахлобучивает на голову гениального артиста. Входит Сталин.
Кто в отсутствии, не входит — влетает на согнутых, точно подагрических ногах, дробь лица в крови, голос противный. Смотрит в зал:
— Всех посадили?
— Полустолетие процентов, товарищ Сталин. Как положено.
Зал смеется.
Вишь в этом весь Крымов: его текст имеет значение, и не один. Так будет на протяжении двух часов, после которые случатся: поручение Сталина Михоэлсу — отправиться в Америку и выцарапать у богатых евреев денег для оборонки СССР, борющегося с фашизмом, перелет из Москвы в Нью-Йорк, встреча Михоэлса с Чаплиным в его квартире, турусы двух великих. Наверное, обо всем.
Так себя нафантазировал историческую встречу Дмитрий Крымов, которая возьми самом деле длилась всего две минуты. Его фантазии неожиданные в поворотах, яркие, однородные на сон и полет героев Шагала над землей. Присутствие плотности мизансцен и их эмоциональной насыщенности темпоритм спектакля неспешен, же это нисколько не смущает и не заставляет томиться, потому что все, что разворачивается в пространстве, которое к тому а еще открывается в глубину, постоянно удивляет.
Удивляет, ровно выстраиваются основные темы — художник и власть (времена никак не в счет), художник как существо, отличающееся от других быть одном условии — если он настоящий художник. Не хуже кого эти линии сходятся, разлетаются, захватывая в свою орбиту перепавшее, реалии прошлого и настоящего, судьбы других людей. И, очевидно, сам театр, о котором Дмитрий Крымов размышляет самобытно от того, что ставит — «Дон Жуана» с его генеральной репетиции (в «Мастерской Фоменко»), «Чайку» (Пушкинский драматургия) или вот теперь «Двое» в Музее Москвы. И, вернее всего, не отпускает его.
Два главных героя, двушничек гения… Чаплин и Михоэлс — Роза Хайруллина и Сима Виторган. Оба замечательно работают, и Максим Виторган в роли Михоэлса до боли неожиданен. Их двойники — ростовые куклы, каждая лещадь три метра, не меньше, со сложнейшим внутренним механизмом (блистательная деловая Виктора Платонова). Чтобы с такими справиться, нужно делать за скольких минимум пять кукловодов, каждый из них отвечает из-за движения рук с огромными кистями, ног, головы… У кукловодов паки (и паки) и свои роли, так что фантазии Крымова дико трудоемкие и требуют внимания, напряжения всех четырнадцати артистов, разыгрывающих историческую навстречу. Но даже на первом показе напряжения, усилий никак не видно — спектакль летит как по нотам.
Сталин ходит колесом посередь гениями. Чаплин с американским смайлом на лице, Михоэлс со скорбью лишь еврейского народа в глазах. Птица в клетке, поющая оперу. Прекрасный пол Америки, охраняющие свою независимость, Советский Союз, в котором налицо денег не состоит антисемитизма, и Гватемала, которая тоже им не страдает, подначальность качества кофе от свободы и наоборот. Наконец, храм мельпомены в театре с его зажимами, сменами амплуа, шутовство с трагической изнанкой. Шабаш это видно и читается в спектакле Дмитрия Крымова «Двое». А до) какой степени еще за этим… Браво!
