Прoдaвeц спeшил продать тoвaр пoбыстрeй, сыпaл рeкoмeндaциями:
— Выбирaйтe бoльшиe. Eсли у ниx xвaтилo сил вымaxaть здoрoвeнными, нe мoгут быть нeслaдкими.
Мaxoнину oбoснoвaниe пoнрaвилoсь. Oн взял двa oгрoмныx.
В (видах xитрoвaнa, чтo дaвaл oриeнтирoвку нa вeличину, вoпрoс рaзмeрa, видaть, был нaсущным. С бaбeнкoй, рыскaвшeй пo рaзвaлу пoслe нaс, oн зaтeял рaзлюли-бoдягу в тoм жe ключe. Oнa Мaxoнинa увeщeвaлa:
— Зaчeм тaкиe грoмaдныe? Нaдoрвeтeсь, грыжу нaживeтe. Нe в oбъeмax дeлo. Мoй знaкoмый вeрнулся изо Aфрики и сooбщил: бaнaны в нaшиx мaгaзинax кoрмoвыe, брoсoвыe. Ими в джунгляx живoтныe прoбaвляются, a клие бeрут — для дoмaшнeгo скoтa. Нaстoящиe, чeлoвeчeскoгo упoтрeблeния, — крoxoтныe. С мизинец.
Тoргaш-сoвeтчик нeмeдлeннo встрял:
— Eсли бaнaны пoльзoвaть с умoм и после назначению, куцые не годятся. — Он сально ощерился, показав редкие хлебогрызка. Нараспев прочитал из поэмы Некрасова: — Гляжу, поднимается медлительно в гору… А сам с ноготок!
Тетка на него замахнулась, спирт расхохотался:
— Дыни, арбузы тоже предпочтительнее продолговатые и жестче, как дубина.
Махонин под влиянием их глупого флирта загрустил и отказался через одного из арбузищ. Ушлая тетка тут а схватила возвращенный им гигант и присвоила, положила бери весы. Махонин огорчился еще сильней. Я его убедил один черт на вздорных злоязыких пустобрехов — и Махонин опять взял здоровущий. Семейка у него большая.
Пока он расплачивался, я разжился полосатиком убористого калибра — с футбольный пенка. И вообще сомневался: стоит ли брать? Вечером предстояло лошади (понесли к Жанне… Лучше бы налегке — но не с пустыми но руками. Женщины ценят внимание.
Двинулись вспять. Я предложил потевшему и пыхтевшему бедняге:
— Пособлю?
— Справлюсь, — отказался Махонин. Мало-: неграмотный хотел предстать слабаком.
Метров через пятьсот я увидел: дьявол исходит испариной и сопит паровозно. И выхватил у него сумку.
Преддверие входом в контору Махонин опять ее взял — кажется кто-то мог знать: моя ноша река его. В лифте хватался за сердце. От лифта вплоть до комнаты я волок его самого, он ныл: до сих пор в ажуре, помощь не нужна.
Богатырёв, презиравший дешевизну и вслед за выгодой не гнавшийся, стал Махонина донимать по части поводу его добычи: наверняка кислятина, отбросы, принесет к родным пенатам оскомину, вот потеха. Иезуитски подначивал: «Обидно вслед за твоих деток». И, дразня, выдвинул кардинальную меру: сокрыть на пробу, чтоб понапрасну чугунные пушечные ядра далеко не мыкать. Махонин, сконфуженно хихикая, отбился от посягательств.
На десерт Богатырёв вклеил французскую поговорку:
— Выбрать хороший круглый полосатый овощ так же тяжело, как найти порядочную женщину, — и, изрядный, заржал.
До конца рабочего дня заняться было нечем, я уходи к Леночке, новой секретарше. Не поступила в институт, в службу ее приняли с испытательным сроком. Я к ней не вдр подкатывался. Сел возле и смотрел: она перепечатывала корреспонденция шефа и время от времени комментировала их в сатирическом аспекте. Однако если в комнату кто-то заглядывал, становилась серьезной. Ноготки у нее были аккуратные, наманикюренные. После того из кабинета высунулся сам начальник, строго получи и распишись меня посмотрел, а Лене сказал, что уезжает и вслед за старшего будет Богатырёв. Он отчалил, и я тоже засобирался. И шелковица в дверях возник Богатырёв и погрозил пальцем:
— Вон твоя милость где. А я тебя ищу. Назначаю старшим. Исчезаю.
Сие меняло дело. Я предложил Лене:
— Коль я распоряжаюсь, пройдемте, синьорина, в кабинет.
— Зачем? — невинно поинтересовалась она.
— Там уютнее, — лапидарно объяснил я. — Ну? не ясно?
И заглянул в логово руководителя, где в глубине маячили мягкие кресла и оттоманка.
— Мне здесь хорошо, — отрезала Лена и опять настроилась распечатывать.
— На правах старшего отменяю все поручения, в дополнение моих, — сказал я.
Она дернула плечом.
— Раскомандовался. Коли свободна, тоже слиняю.
Достала из сумки пудреницу.
— А гляди я ради тебя могу послать на фиг любые мероприятия, — сказал я. И подумал, что это чистая правда: делать что уступит, к Жанне можно не ехать. Но в целях отмены свидания требовался весомый повод. И я поставил запрос ребром: — Идем или не идем?
— О чем твоя милость? — опять притворилась непонимающей Лена.
Отшивала? Увиливала? Будоражила? Похоже знай!
Я наддал:
— О любви. Неземной, воспламеняющей.
Она хмыкнула.
— Говоришь негрубо…
— Я мастак не только говорить…
— Да что твоя милость! — всплеснула руками Лена. — А по виду не скажешь, — смотрела ехидно: — Таких, как ты, нельзя выдвигать в руководители. Будешь истощить служебное положение в личных корыстных целях…
Не обольщался, да цель виделась достижимой. Заманчивой. Соблазнительной. Однако малограмотный мог найти верный тон. Тупо и кондово плясал около субординации. А это не самый надежный способ сагитировать.
Она хмурилась. Не обрывала. И домой уже приставки не- спешила. Я пустился рассказывать о Махонине и его вероятной грыже размером со слоновьи яйца. Лена стиснула губки. Завел о кормовых бананах. Симпатия неопределенно и двусмысленно хмурилась, реагировала не то поощрительно, отнюдь не то строго, что не исключало: пытаю счастья безграмотный напрасно. (Может, я был ей небезразличен?) Но в какую сторону колыхнуться? Я шарашил про дыни и бананы-мизинчики. Очень многое зависит с привходящей, предшествующей окучиванию ахинеи. И французскую премудрость привел о женщинах и арбузах. И оскабрезненного Некрасова процитировал.
Обещание надо было реализовывать. Я стал неуклюже наступать (быстро очень затянулась прелюдия). Изловчился и поцеловал в щеку. Обслюнявил.
Лена отпрянула. И вытерла фигура чистеньким носовым платком с вышитыми цветочками.
— «Да» не то — не то «нет»?
— Что «да», что «нет»?
Опять прикидывалась недотрогой. Я хотел ясности и терял снисхождение.
— Ты уверена, что не совершаешь непростительную ошибку?
Малограмотный отвечала. Но ведь и не возражала!
Я ляпнул свободно:
— Расслабимся в непринужденной обстановке…
И взял кривляку за груди. То есть: как бы ненароком прикоснулся. Расположиться ладонь на дивные холмы не осмелился. Сие представлялось чрезмерным. Наглым, пошлым, развязным. Неуважительным. Я приставки не- уличное хамло, чтобы лапать! Мои чувства незамаранны, по-под стать ее девственно свежему носовому платку. Возлюбленная должна это поощрить. Или проявить резкость, срежиссировать точку. Ни то, ни другое. Оробела? Предоставляла инициативу маневра ми?
Я вышел в курилку и позвонил Жанне. Предупредил, ссылаясь бери служебную занятость и на то, что придется раскачиваться с арбузом: задержусь. Окончательно откручиваться от свидания без- стал. Не жертвуют верняковой встречей ради неясной виды. Жанна расхрюкалась: до бесконечности ждать не бросьте.
Я вернулся к Лене. И опять ходил вокруг да орие, полагая: не получится сейчас, сложится потом. Дух: утрамбовать площадку. Заложить фундамент. Не испортить звучание. А коль переборщишь, назад не отыграть. Оттолкнешь, испугаешь, разочаруешь.
Могло, могло полинялый. Я не терял надежду. У меня такое случалось. Раз как-то сидел с девушкой на скамейке возле фонтана, малограмотный знал, с какого бока подступиться. По асфальту бродили голуби. Непредвиденно сизарь взгромоздился на голубку. Чем крайне облегчил мое проект.
Я ждал: вдруг и в этот раз грянет аналогичный контрапост. Но подмоги намеченному совращению не возникло, ни сизарь, ни аж воробышек в окно не залетали.
— Иди подальше, — как (с неба свалился сухо сказала Лена. — Иди, иди… За арбузами.
Тех) пор (пока(мест) трюхал в автобусе, думал: Махонина помянула недаром, симпатия ведь тоже отказывался от моей предрасположенности, а стоило забрать у него сумку, стал благодарить. Действовать нужно, а неважный (=маловажный) бравировать и не кудахтать, не духариться о слоновьих причиндалах и кормовых и некормовых бананах. Трепология — это всего лишь слова.
Почему настигает и озаряет, если не исправить, не возвратить? Почему осеняет непомерно поздно?
Так я думал и смотрел на подвешенный в пластиковом пакете к спинке сиденья скромных габаритов арбузище, который хотелось пинать и топтать.
