Двa крупныx филoлoгa – Oлeг Лeкмaнoв и Илия Симaнoвский, в рaмкax non/fiction рaсскaзaли o Eрoфeeвe в свeтe эпoxи. Eсли ужaть всe скaзaннoe ими нa прeдстaвлeнии книги публикe дo oднoй фрaзы, кoнцeнтрирoвaннoй, кaк плaкaтный лoзунг, тo пoлучится слeдующee: «Вeнeдикт Eрoфeeв – нeкaнoничeский клaссик». Oстaльнoe – дeтaли, нo oчeнь вaжныe и в нежели-то сенсационные.
Обращаясь к таким личностям, как Митяй Пригов, Владимир Сорокин, и вот теперь – Ерофеев, исследователи пытаются реставрировать ситуацию, когда признанный читателями автор остается плохо вписанным в в такой степени называемый литературный канон.
Да, поэму в прозе «Москва-Петушки» открыли исполнение) себя миллионы ценителей, в 70-е и 80-е она оставалась самым популярным неподцензурным произведением. Да такого «приза читательских симпатий» недостаточно, чтобы Ерофеев предложил Тургеневу, Толстому и Булгакову «подвинуться». Свое название должны сказать еще и критики.
Олег Лекманов подчеркивает, почему Венедикт Васильевич вообще никак не заботился о судьбе своей поэмы. Так есть следовал «завету» Пастернака «над рукописями никак не трястись»:
– Он был один из немногих писателей, какой-либо вообще не рассчитывал не на какие публикации. Человек того поколения надеялись, что какие-то усеченные варианты их книг выйдут в Советском Союзе. Река писали для Запада или самиздата. А это было написано, (как) будто домашняя шутка, для нескольких друзей, чтобы их рассеять. А после он не прилагал усилий для того, чтоб это распространялось.
Лекманов заверил, что если бы неважный (=маловажный) друг Ерофеева Владимир Муравьев, тетрадка с текстом «Москвы-Петушков» неведомо зачем бы и осталась у писателя. Но Муравьев ее отнял, а баба другого товарища перепечатала на печатной машинке. Позже чего машинопись «ушла в народ».
Профессор, конечно, считает, точно общеизвестной поэма все же не сделалась. Пирс, основное население только знает о ней только, что-нибудь это повествование про алкаша, который куда-ведь едет в электричке. С чем, конечно же, нельзя сойтись. Если бы это так, второй автор сборника – Симановский, приставки не- стал бы жаловаться, что скандально знаменитыми стали рецепты алкогольных «коктейлей» ото Венички, к примеру, «Слезы комсомолки». (Его лирический божок миксовал из нескольких видов спиртосодержащих лосьонов, зубного эликсира, лака про ногтей и лимонада, – в общем, самоубийственное пойло получалось).
Эксперты временно сами не определились, принадлежал ли Ерофеев к постмодернизму другими словами же был гением, выпадающим из любого контекста, добро бы вроде бы его приход в литературу хронологически совпадает с зарождением постмодерна. Дух, что в нем успели разглядеть – это общепоколенческое сожаление в «Оттепели», крушение – после вторжения танковой армады в Чехословакию – надежд сверху «коммунизм с человеческим лицом». Веры в наступление эры всеобщей дружбы и благоденствия (по образу в книгах молодых братьев Стругацких).
И здесь Ерофеев был первой ласточкой осознания, который в этой стране ничего хорошего не будет. Почему России нужно искать новый путь.
Не ни за что ни про что же он ценил и считал равновеликой себе фигурой Бродского, написавшего:
Приглядись, земляк, к лесу!
И особенно к листве.
Не чета КПССу,
листья непрерывно в большинстве!
В чём спасенье для России?
Повернуть к начальству “задница”.
Волки, мишки и косые
это сделали уже.
А в общих чертах по Лекманову «Москва-Петушки» – это поэма о томище, как в советской реальности трудно прожить один день-деньской. Беспросветный, наполненный пьяными молитвами, бесконечный, закольцованный в самом себе день.
По сути Ерофеев создал семантический «антоним» повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». И утвердил представление о том, что не то, что в ГУЛАГе – сверху условной «свободе» маленький человек, вступивший в схватку с государственной машиной – погибает. И в этом человеколюбии Ерофеев приблизился к Достоевскому.
